Есть покорность, обездвиживающая напрочь. Как удар под дых; вроде и заметил, а все равно - внезапно; лишает возможности дышать. Прививает несвойственную неловкость.

Взгляд у Армина холодный, краснеющие щеки с ним не вяжутся никак; глазам безразлично, а тело упрямо прикидывается неравнодушным и отзывчивым. Фальшивое тепло.

Голубым стекляшкам Эрен не верит, поэтому не собирается останавливаться - приперев Арлерта к стене, пылко целует  в шею, касается языком выступающих ключиц. Рубашку хочется не просто расстегнуть дальше - снять полностью, чтобы чувствовать чужой обнаженный торс своим.

Армин возбужден; Армин молчит. Даже не кладет ладоней на плечи Эрену. Лицо не меняет застывшего, безжизненного выражения.

А Эрен ждет - сопротивления; фразы «Ну не в коридоре же, у кабинета капрала!»; крика обиды и боли - от внезапности, ничем не обоснованного на себя нападения.

Но ничего - даже блеск шныряющих в панике мыслей, застывший искрой в расширившихся зрачках Арлерта - тусклый. Сам Армин - тусклый; потерявшийся в чужих ладонях и смазанных, неловких поцелуях.

Эрен отрывается от попытки вытянуть ремень из шлевок на брюках, поднимается с колен - когда только успел опуститься -  очерчивает подушечками пальцев контур теплых губ, заправляет прядь солнечных волос за ухо. Армин тянется к нему робко, будто боясь сломаться. Неловко обнимает, забирается ладонями под тунику, слабо царапает загорелую кожу спины.

Прошивает от неестественности происходящего; где-то на уровне инстинктов, за бурлящим в горле желанием. Говорить - хочется. Но не словами.

Не сейчас.

- Эрен, подожди, - сдавленно шепчет Армин, чувствуя, что брюки с него все-таки стянут. - Мне так неудобно.

Эрен что-то недовольно рычит, прикусывая кожу шеи.

- А как удобно?

- Не знаю.

Армин не знает, чего хочет.

Надоело.

***

Эрен пытается с ним поговорить - за обедом, после отбоя, перед построением - но нарывается только на отсутствующее выражение лица. Иногда думается, что лучше бы получить твердое «нет», даже с осуждением или обидой. Но Арлерт не говорит ничего, и это очень раздражает.

Микаса спрашивает, что случилось, а Йегер и сам не знает.

Может быть, он влюбился в своего лучшего друга - того самого, который отряхивал пыль с колен, вставая с земли после чьих-то ударов. Может быть, Армин почему-то стал слишком значимым и вытеснил все остальное - не совсем, но почти полностью; с перспективой дальнейшего развития.

Может быть, у этого безумия есть перспектива дальнейшего развития. Наверное. Скорее всего.

- Жан, не видел Армина? - так и тянет вставить что-нибудь нелестное Кирштейну назло, но Эрен вовремя прикусывает язык.

Кирштейн тоже злит. С ним та же неопределенность - не у Йегера, у Йегера с ним как раз все ясно - у Армина. Жан странно поглядывает на изящного блондина, хотя ничего не предпринимает.

Жан лениво качает головой, и Эрену до боли в костяшках пальцев хочется ему врезать. Заранее; чтобы не посягал на чужое.

Бегать за Армином и убегать от Микасы - надоело.

***

...просыпаться со стояком - надоело.

Конни понимающе улыбается, но улыбку эту хочется засунуть ему куда поглубже. Да что он вообще знает?..

Чтобы управиться с непрошеным возбуждением, одной силы воли недостаточно. Особенно когда воображение услужливо подкидывает яркие фантазии, кажущиеся реалистичными отрывками сна.

- Черт! - Эрен выбирается из-под одеяла и уныло плетется в общую душевую, стараясь не искать Армина взглядом. Тот уже привык спать без рубашки, поборов стеснительность. Трогательные лопатки и заметные тазовые косточки. Еще этого с утра не хватало.

Зато Эрен посылает Жану такое угрюмое и угрожающее "Доброе утро", что Кирштейн мигом передумывает предлагать Арлерту помощь с ремнями привода и затыкается на полуслове. Непонятно, правда, что достается в ответ от самого Армина - благодарность или недовольство.

Не имеет значения.

***